Несуществующее настоящее (сборник) - Страница 40

Это были последние минуты его спокойствия. Я прислонял ухо к его "камере" и с удовольствием слушал, как он шевелится, как пытается найти выход. Я ощущал, как его начинает одолевать страх. Как осознание опасности и власти над ним начинает превращаться из предположения в суровую реальность. Я даже приговаривал что‑то насмешливое и издевательское, что‑то вроде: "Сиди, отдыхай пока, я подумаю, что с тобой делать". Затем я оставил его и ушел. Вернулся к нему я только утром. Первое, что я сделал, снова прислонил ухо к его тесной "камере" и услышал все тот же отчаянный звук скрежета по стенкам. Он был уставший и уже измученный только оттого, что ему было тесно и воздух едва проникал в помещение, в котором он находился. Я слегка ударил пальцами по крыше и услышал активное шевеление. Но это было новое шевеление. Это было шевеление, которое вызывалось паникой, обреченностью, страхом. Я впитал в себя его чувства, как губка воду, и во мне зародилось необузданное изощрение.

Мой яд, которым я был наполнен, стал подниматься и выливаться из меня, отравляя воздух, которым дышал мой пленник. Понимая, какой монстр находится рядом с ним, он как будто бы молил меня, он был как загнанный человек, который просит: "Отпусти меня, просто отпусти меня, умоляю. Мне больше ничего не надо, просто дай мне уйти".

Почувствовав такое сейчас, я бы выпустил его и, прежде чем отпустить, успокоил бы, дал бы ему понять, что я друг и не опасен. Но в то время я оказался безжалостным, глупым, изощренным убийцей, который получал удовольствие от страха, который получал патологическое удовлетворение от того, что кто‑то молит меня, а я властвую. Я даже не хочу говорить о себе, как о человеке, потому что я не был им. Если мой пленник был произведением природы, то я был уродливым, неполучившимся творением, которого не должно было быть. Но я был. Я был и я измывался. Я точно знал, что моя жертва будет убита, вопрос лишь в том, как.

А мой пленник точно знал, что за стенами его камеры находится что‑то страшное, что‑то зловещее, некто, кому чужды любовь и сострадание, некто, кто не понимает, что творит. Этот некто был, конечно же, я. Осознание того, что я рядом, вызывало невообразимые панические чувства у него. Он метался в темноте, издавал стоны, пытался вырваться. Он знал, что это бесполезно, но я настолько был страшен, что он ломился в непробиваемые стены. Понимая, что я полностью доминирую, возомнив себя богом, я услышал мольбу о пощаде. Тогда у меня родилась характерная для меня извращенная мысль: я решил нанести десять ударов острой арматурой по крыше, прекрасно понимая, что вариантов выжить у моего пленника нет.

Я придумал нечестные правила игры, и это еще больше возбуждало мое больное воображение. Я сказал ему: "Выживешь, так выживешь, а нет, так нет. После десяти ударов я отпущу тебя". И я нанес первый удар прямо по центру, проткнув крышу камеры и почувствовав, как этот острый кол входит в тело. Другого я и не ожидал. У моей жертвы не было ни малейшего шанса выжить, он был обречен. Он замолчал на несколько секунд, а я специально не вытаскивал орудие, слушая, что происходит с ним. Он замолчал, но не оттого, что я проткнул его. Он замолчал от страха, он настолько боялся моего необузданного, моего демонического гнева, что даже смертельная травма казалась ему лучше, чем моя агрессия.

Я вытащил кол и еще раз со смаком резко воткнул его в другое место камеры. Подождав несколько секунд, я вытащил его и повторил свое действие. И каждый раз я ловил какой‑то кураж, делал это все быстрее и быстрее, все резче и агрессивнее втыкал в камеру пленника свое острое орудие. Пленник же получал новые и новые смертельные травмы. Один удар попал ему в ногу и не просто переломал, а размозжил ее. Но он не замечал уже этого. Он плакал, и ему было все равно, куда я бью его, ему хотелось одного — просто чтобы меня не было рядом. Он хотел оказаться где угодно, только не рядом со мной. В каком угодно состоянии, лишь бы меня не было рядом. Он молился, он ждал, когда я уйду. Он знал, что умрет, только бы я в этот момент не был рядом.

А я с остервенением продолжал свою чудовищную экзекуцию, беснуясь и не понимая, зачем я делаю это… Наконец я остановился. И вдруг я понял, что моя бесноватость куда‑то исчезла. У меня возникло чувство, что я только что очнулся от какого‑то ужасного сна. А передо мной тесная камера с дырами в крыше. В руке у меня арматура, которой только что я мучительно убивал своего пленника, а внутри камеры сам пленник, который по‑прежнему просто хочет уползти от меня.

"Что это было? — подумал я. — Что я сделал?" Я положил орудие и попытался заглянуть в продырявленную крышу камеры, но ничего не увидел. Тогда я решил открыть ее. Я уже не был тем самым голодным зверем, я не понимал, что происходит. Я, не понимая, приоткрыл почти разрушенное помещение пленника и увидел ужасную картину: пленник, весь в ранах, с переломленными ногами просто ползет, не обращая на меня внимания. Он ползет медленно, еле‑еле, но ползет.

Я понял, что я натворил, и стал просить прощения. Я сказал ему: "Извини меня, я не хотел, пожалуйста, прости меня". Но он не слушал меня, он не верил мне, ему хотелось быть от меня подальше. Я взял его на руки, но он ждал лишь очередной пытки от меня и продолжал в конвульсиях пытаться сбежать. Я успокаивал его, говорил, что я не сделаю ему больно, но он не верил. Мне было страшно от самого себя, мне было невыносимо больно, что он не верит мне и считает меня монстром.

Я не знал, что мне делать. Я с заиканием, неоформленной речью то бранил себя, то просил у него прощения, то обращался к Богу с просьбой исправить все. Это был ужасный день, ужасный для меня и ужасный для моего бедного измученного пленника. У меня появилась нужда все исправить. Я хотел вернуть время обратно. Я стал перебирать выходы у себя в голове. Как мне все исправить? Я стал снова обращаться к Богу, я клялся, что никогда больше не сделаю никому ничего плохого, только бы он оживил мою жертву, которая по‑прежнему в агонии пыталась сбежать от меня. Я умолял природу вернуть все обратно. Я говорил: "Пожалуйста, умоляю, клянусь". Но все было бесполезно. Чуда не происходило.